Text

Двадцатый век. В пивных разводах скатерть.
Останки пересохшего леща.
Под потолком скучает Богоматерь;
А ниже, на хромой диван-кровати,
Хозяин в полудрёме и прыщах.

Прыщи пустяк. Они, скорей, примета,
Что осень оставляет в дураках,
Что с Лейкиным ушла подруга Света.
И Лейкин даже стих сложил про это:
"Кавалерист! Насрал и ускакал!"

Но наш Петров легко простил измену.
Не вешался. Не нюхал дихлофос.
Он даже не вскрывал в сортире вены,
А лишь пошёл прыщами да оброс.

Двадцатый час. Подмигивает шлюхой
На улице криптоновый фонарь.
И холодильник грузный, как Безухов,
Бурчит расстроенным желудком, тварь.

Тоска и одиночество. Другой бы
Давно бы спился. Только не Петров!
Петров – особа уникальной пробы;
И мною суждено ему до гроба
Протопать путь достойный этих строф.

Казалось бы, двадцатый век, столица,
Петров, махнувший сам с собой пивко.
Казалось бы, что может приключиться?
А вот что – у дверей стоят девицы,
Ну, и, конечно, некто Кочетков...